Тихо. Пустынно, темно и чертовски тихо. Через каждые пять метров вдоль длинного коридора горят тусклые, мерцающие лампочки. Они висят на голых проводах и чуть раскачиваются от сквозняка.
Изредка, с громким шипением из труб на стенах выходит пар. Горячий, обжигающий, пахнущий канализацией и отходами.
Под потолком мигают красными огоньками камеры.
Тяжелое и частое дыхание. Гулкое эхо шагов. Пот застит глаза, а легкие рвет на части от быстрого бега. Ноги горят огнем.
Но нужно бежать. Бежать, чтобы выжить. Иначе… смерть.

Они сталкиваются в темноте и от испуга кричат так, что почти хрипнут.
- Это я! Я! Шон! – сипит юноша, на ощупь пробираясь по полу и пытаясь подняться.
- Шон?! – голос девушки срывается в истерические нотки, и она пытается отыскать его в темноте, - Шон! Господи, Шон, где мы?!
- Не знаю, не знаю, не знаю, - как мантру повторяет он, боясь, что она дотронется до него. Боясь, что найдет. Он уже видел в прошлом коридоре Брэндона. На освещенном клочке бетонного пола корчилось его тело в предсмертной агонии. И Шон до сих пор не чувствовал никаких запахов, кроме хлорки. Той хлорки, что концентрированным потоком лилась на его одноклассника, прожигая кожу. Он помнил, как взбухали на его коже пузыри и тут же лопались, открывая вид на мясо, на мышцы, на кровь. Как тот орал и эхо этих нечеловеческих воплей до сих пор звенело в ушах.
- Хватит валяться! – повелительный крик раздается в гарнитуре, и подростки съеживаются, затихают, стараются укрыться от камер, - встали и побежали!
И они подчиняются. Им приходится подчиняться. Иначе быть беде. Постепенно чужое тяжелое дыхание отдаляется и затихает в запутанных коридорах. Вновь полное одиночество и всепоглощающий ужас.

- Сверни налево! – командует грубый голос в гарнитуре и Энни, ведомая страхом, тут же резко поворачивает. Но, вместо того, чтобы свернуть в проход, которого не видно в темноте, она с разбегу налетает на бетонную стену. Короткие тонкие иглы впиваются в податливую плоть, и девушка кричит от боли и ужаса.
- Дура! – кричит голос в ее гарнитуре, - ты идиотка! Сколько раз я тебе говорил сворачивать по лампам?!
- Я исправлюсь, исправлюсь, - по щекам ее текут слезы и всю ее колотит от страха. Адреналин и паника притупляют боль, и она может почти спокойно отойти от стены в ореол тусклого света. Аккуратно вытаскивает иглы, а на рубашке и шортах проступают темные пятна крови.

- Ты должен перепрыгнуть! – орет гарнитура Трэвора. Он на строительных лесах в помещении, залитом светом. Спасительная лестница в пяти метрах. Над головой – широкие, длинные окна с битыми стеклами. Вечернее солнце окрашивает все вокруг алым цветом. А еще Трэвор знает – ему не выбраться. Он должен исполнять все приказы. Иначе его убьют.
- Я не могу, я не допрыгну, - голос его тихий, тонкий, звонкий. Он панически боится высоты. И боится умереть.
- Прыгай, ссыкло!
Трэвор шумно втягивает носом воздух. Зажмуривается. Глаза его наполняются слезами. Пальцы до побеления костяшек сжимают ржавые поручни. Он разбегается и с криком отталкивается ногами от металлической сетки.
С крыши, испуганно взлетает стая голубей.

- Ты уже отправил документы? – в школьном автобусе прохладно. Из кондиционеров дует холодный воздух и солнце не так напекает кожу. Школьники лениво и тихо переговариваются по дороге на учебу.
- Да, подал, - кивает Трэвор, - ответ еще не пришел, но я надеюсь, что меня зачислят.
- А мне отказали, - вздыхает Шон, приглаживая блестящие от геля волосы, - отец обещал кому-то там денег дать, поэтому я даже не парюсь.
- Когда тебе машину-то вернут? – посмеивается Трэвор, - меня уже задолбало кататься на автобусе.
- Отец сказал, что как только я исправлю математику, - хмурится Шон, - а эта старая сука слышать ничего не хочет.

- Тебя уже пригласили на выпускной бал? – Энни понижает голос и оглядывается. Словно бы это запретная тема для разговора.
- Несколько раз, - кивает Анабель, - но я отказала. Все жду, когда Шон решится. Или сама его позову, - она откидывает прядь кудрявых волос с лица и белозубо улыбается, поймав на себе хищный, похотливый взгляд Шона.
- Сама позовешь? – Энни кривит губы в гримасе омерзения, - это ведь неправильно.
- Именно поэтому с Шоном пойду я, а не ты, - сладко улыбается Анабель, - а ты вместо бала можешь еще раз перечитать свои сопливые «Сумерки». Или что ты там читаешь.

- Ночной рейд был такой дерьмовый, – на задних сидениях автобуса, подальше ото всех разместились три друга. Неброско одетые, с сальными волосами и красными от недосыпа глазами. Видно было, что они провели за компьютером несколько ночей.
- Вообще нихрена не выпало дельного, - кивает Брюс, - я надеялся на шмот новый или хотя бы пушку, а выпал бабский комплект на сапера. Срань такая.
- А у меня получилось выбить из босса на верхнем уровне Марк айти сорок, - ухмыльнулся Питер, - загнал его на аукционе и купил топовую модель автомата для штурмовика.
- Рандом всю жизнь был на твоей стороне, - разочарованно вздыхает Йен, - тебе одному до усрачки везет на рейдах. Сдается мне, ты ебаный читер.
- Вот поэтому тебя и забанили, - усмехается Питер, - меньше нужно в чате материться и обвинять рандом в том, что ты рачье криворукое. Мы из-за тебя вчера трижды штурм сливали, олень.
- Блять, я-то здесь причем?! – взрывается негодованием Йен, - если, куда бы я ни пошел, везде оказываются ловушки! Ты вот ни в одну не попал, читер!
- Во, давайте, еще подеритесь здесь, - хмуро вздыхает Брюс, - устройте разборки штурмовика и снайпера, ага.
- В игре разберемся, - неприязненно бросает Йен, утыкаясь в телефон.
Питер криво усмехается и, чуть съехав по сидению вниз, удобнее устраивается, засыпая.

- Вызывайте ФБР, - начальник отдела местной полиции трет лоб, покрытый испариной, - это похищение.
Автобус со школьниками пропал с карты GPS полчаса назад. Связаться не получилось ни с водителем, ни с педагогом, ни с кем-либо из учеников. Ближайший патруль отправился на место последнего сигнала и проехал три мили вперед по маршруту.
Автобус и школьники пропали.
К месту исчезновения были направлены вертолеты, осматривающие окрестности. Все патрули дорожных служб были оповещены о номере автобуса и проинструктированы.
Надоедливые СМИ уже начали обрывать телефон в пресс-службе полиции и задавать неудобные вопросы. Кто-то из офицеров участка слил информацию газетчикам. Среди родителей началась массовая истерия. Не замолкали телефоны в классах и школьных секретариатах. Службы такси вынужденно дежурили на стоянках у школ, поскольку обеспокоенные родители отказывались от школьных рейсов, предпочтя отправить ребенка домой на такси.
Спустя три часа город оживленно обсуждал пропажу автобуса с двадцатью тремя школьниками, преподавателем и водителем.

- Анабель, ты должна идти, - Сьюзан уговаривала девушку с полминуты, - они вызвали тебя. Делай, делай что они говорят.
- Не буду я ничего делать! – заходится в истерике Анабель и тушь стекает по ее щекам темными полосами, - я отказываюсь!
- Тогда они убьют тебя, - шипит Сара, - как убили Тода. Иди, Анабель!
- Я не сдвинусь с места! – кричит она, - нет, нет, нет! Я останусь тут! В пособиях пишут «Сидите тихо и ждите помощь». Я буду ждать полицию, ФБР, Национальную Гвардию, да кого угодно! Я не сдвинусь с места!
- Как хочешь, - раздается в динамиках над их головами. В тишине проходит минута. Две. Три. И всем кажется, что обошлось. Что похитители решили не уговаривать девушку, а оставить так. И если они все откажутся, возможно, их не заставят бежать из бокса в темные тоннели. Может, все обойдется.
Тонкая красная нить лазерного прицела пробегает по полу. Дразня, играя, пугая до седых волос алая точка скользит под ногами подростков, которые в ужасе отшатываются в стороны. Изредка она резко перескакивает кому-то на ногу, грудь или лоб. И подбирается все ближе и ближе к Анабель. Медленно, лениво скользит по ноге, животу, груди… упирается в переносицу.
Сара зажмуривается, отворачивается, закрывает лицо руками. Все замирают в напряженном ожидании.
Вдруг прицел резко дергается вниз и Анабель кричит. Ее белая блузка покрывается брызгами крови. Они попадают на лицо, на шею, на грудь. И что-то склизкое, какие-то плотные, плотнее крови, куски стекают по ее щеке, попадаю на губы и просачиваются в рот. А на ноги ей заваливается тело Сары. Мертвое, теплое, влажное от крови. А на месте затылка зияет дыра.
- Все еще не хочешь идти, трусишка? – насмешливо раздается в динамиках.
Остро пахнет мочой. Темная лужа расползается по серому бетону под Анабель.

Сьюзан входит в широкий зал. Яркие белые лампы. Из динамиков играет какая-то смутно знакомая песня. Девушке кажется, что она должна быть из какого-то мультика. Или фильма.
Пол перед ней покрыт толстым слоем прозрачной воды. Сантиметров, должно быть, семь-десять. А над ним высятся кристаллы. Они отбрасывают на стены разноцветные блики от света и комната кажется сказочной. Если бы это не было так жутко.
- Посмотри налево, - слышит она в гарнитуре и осторожно переводит взгляд. На постаменте из стекла стоят туфли на высокой, сантиметров двенадцать, шпильке. Они прозрачные, граненые, с закрытым носком. Невыносимо красивые для такого страшного места. А сверху – аккуратный бантик, тоже из стекла. Но, в отличие от самих туфель, его линии мягкие, плавные, не острые.
- Красиво, - судорожно сглатывает Сьюзан, не зная, как она должна отреагировать.
- Примерь, - требует гарнитура.
Сьюзан озираясь, подходит к постаменту и осторожно снимает с него обувь, боясь угодить в ловушку. Но, ничего не происходит. Она садится на ступени и стягивает с себя кроссовки.
- Они мне маленькие, - вздыхает девушка.
- Обрадовались обе сестры — ноги у них были очень красивые. Старшая отправилась в комнату, чтобы примерить туфельку, и мать была тоже с нею. Но никак не могла она натянуть туфельку на ногу: мешал большой палец, и туфелька оказалась ей мала. Тогда мать подала ей нож и говорит:
— А ты отруби большой палец; когда станешь королевой, все равно пешком ходить тебе не придется.
Отрубила девушка палец, натянула с трудом туфельку, закусила губы от боли и вышла к королевичу. И взял он ее себе в невесты, посадил на коня и уехал с нею, - тихо и ласково раздавалось в гарнитуре.
Сьюзан закрыла рот рукой и громко всхлипнула. По щекам ее потекли слезы.
- Я не смогу… я пойду в кроссовках.
- Ну же, Золушка. Надень свои туфельки. Твои прекрасные ножки должны быть в них.
- Я попробую в кроссовках, - мотает головой Сьюзан, - господи, пожалуйста, я пойду в кроссовках. Не заставляй меня, - она роняет лицо в ладони и тихо воет от безысходности.
- Надень туфли! – надрывается гарнитура.
В прошлой комнате она достала из ящика с пауками зазубренный охотничий нож. И сейчас, сжимая его в руке, девушка медленно раскачивалась из стороны в сторону. Нужно набраться смелости, нужно решиться. Палец – он ведь не так важен. Она и без пальца сможет. А вот если ее убьют… она так успешно справляется с этими ужасами. Она вытащила ключ из миссис О`Хара. Вскрывая ее острым куском битого стекла, она смотрела на ровное, круглое отверстие во лбу своей учительницы. Она шарила руками в склизких, еще теплых внутренностях. Нащупала ключ там, в спине, под самыми ребрами… Она открыла этим ключом комнату, где был ящик с пауками. Она почти добралась до выхода. Вот она, эта надпись. Прямо за тридцатью метрами комнаты. И все, что нужно сделать – отрезать два пальца на ногах. И она будет спасена. Только нужно решиться.
- Дома мама. Дома ждет мама, - всхлипывает Сьюзан, - хочу домой. Хочу к маме.
Она уже сняла носок с правой ноги и прикусила подошву кроссовок. Грязь, пыль и мелкие камни кололи язык. Тошнило.
Когда лезвие коснулось кожи, Сьюзан вздрогнула и зажмурилось. Было еще не так больно. Наверное, это адреналин. Он притупил ощущения.
А может в воде, которую она нашла, было что-то подмешано.
А может просто порез был недостаточно глубоким. Когда первая капля крови стекла по коже и упала на стеклянные ступеньки, Сьюзан уже громко подвывала, стискивая зубами подошву кроссовок. Руки ее дрожали и лезвие постоянно срывалось.
- Домой к маме, - всхлипывала она, нечленораздельно повторяя заветное желание, - пальцы мне не нужны. Они бесполезны. Хочу домой. Мамочка, забери меня отсюда…
- Давай быстрее, - лениво раздалось в гарнитуре, - а то у меня от твоих соплей скоро жопа слипнется.
«Надеюсь, тебя это убьет, мудак конченный», - зло думала Сьюзан, а из горла ее рвались надсадные крики, заглушаемые кроссовком. Осталось не так много. Кость и чуть-чуть плоти. Кость.
Пила лезвия с противным скрежетом проходилась по кости, вызывая волны дикой, обжигающей боли. Мутнело в глазах и Сьюзан приходилось останавливаться, чтобы не свалиться в обморок. Тошнило. Болело.
С глухим стуком большой палец упал на стекло ступеней. Сьюзан мутным от слез взором следила за тем, как он скатывается вниз. Грустно подумалось, что никогда она больше не наденет босоножки.
В горле пересохло и отчаянно хотелось пить. Вынув прокушенный почти насквозь кроссовок изо рта, девушка наклонилась к воде. Держась одной рукой за верхнюю ступеньку, она погрузила ладонь в воду, зачерпнув пригоршню.
Громкий крик эхом отразился от стеклянных стен и волной ударил Сьюзан в уши. Она смотрела, как ее пальцы вспухают, как трескается и лопается кожа. Смотрела словно со стороны.
- Дурочка-Золушка, зачем же ты в кислоту полезла? – засмеялась гарнитура.
Лишь злость не дала ей отключиться.
Бежать, бежать из этого адского места. Один лишь палец. И она сможет втиснуться в туфли из стекла и пройти по кислоте. Ей нужно втиснуться в стеклянные туфли. Она должна остаться на ногах, они должны ходить. Иначе ей не выбраться. Иначе она не сможет бежать.
Скорее сбежать отсюда. Так далеко, как глядят глаза. Куда-то, где не будет никого. Далеко-далеко. Сейчас.
Отпиливать второй палец левой рукой оказалось сложнее. Но боль уже не чувствовалась так остро. Пульсировала этой болью все ее тело. Жаркое сердцебиение отдавалось в руке, в ногах. В стиснутых челюстях.
Но мысли девушки были далеко. Ей отчего-то захотелось вишневого пирога, который готовит мама по выходным. Сочный, сладкий, вкусный. С ванильным мороженым сверху. Мама всегда звала ее делать специальной ложкой шарики из этого мороженого. И говорила, что у нее самой такие красивые они никогда не получаются. Шутила, что нужно было идти на кондитера.
Надевала туфли, в которых начинала хлюпать ее собственная кровь. Сжимая уже второй кроссовок зубами, она медленно шла по извилистой, тонкой тропинке между кристаллами, высящимися из воды. Каждый шаг пронзало тело болью и Сьюзан роняла слезы себе под ноги.
Стекло под ногами, скользкое, гладкое, покрытое кислотой. Разноцветные блики на стенах. Соленая кровь во рту, текущая из десен.
Она поскальзывается, падает спиной на острые кристаллы. Чувствует, как новая волна боли прошибает ее до самого мозга и отключается на секунду. Ровно до того момента, пока кислота не прожигает одежду и не касается кожи. И уже не важно как – нужно подняться. И бежать, бежать, бежать прочь отсюда.
Почти все ее тело покрыто ожогами. Волосы кусками обгорели от брызгов. Одежда сползла. Из ран, оставленных острыми гранями, течет кровь.
Она с разбегу врывается в дверь со спасительной надписью «Выход» и катится вниз по крутому склону, не удержав равновесия. Прохладная грязь приносит небольшое облегчение. И когда Сьюзан поднимается, то ей кажется, что даже стало легче. Что почти не больно.
А за спиной она слышит угрожающий рык.
Закрыв глаза, она всхлипывает.
- Добро пожаловать на финальный уровень, - смеется гарнитура.
Но Сьюзан уже не слушает. Она закрывает глаза и смиряется с тем, что сейчас ее разорвут. Обессиленно падает обратно в грязь, надеясь, что так ее убьют быстрее и все это кончится. Больше нет сил бороться. Нет желания выцарапывать свою жизнь у этих больных ублюдков.
Хочется к маме. Чтобы она вновь испекла вишневый пирог.