Тигра скучала. Ее окружала роскошь, внимательные слуги, лучшая еда, красивая одежда... А непоседливая ас скучала по своей скромной комнате, с простыми спартанскими условиями и такими простыми, но искренними людьми. Даже по строгому распорядку дня, который так ненавидела, как и любое расписание и принуждение в целом. по всему этому множеству правил, которые так часто нарушала, тщательно заметая следы и находя всевозможные оправдания. В те дни ас была словно ребенок в опасном и загадочном мире, полном приключений. А теперь ее жизнь стала размеренной и ровной, и если бы не озорной характер обожаемого ей Локи, то еще и неимоверно скучной. Тигра люто ненавидела официальные приемы, высокопарные разговоры и все прочее, что сопровождало жизнь во Дворце. Но, играла свою роль она честно, пытаясь отвлечь себя чтением, музыкой, верховой ездой и множеством иных интересных увлечений, когда было на это время.
Этот день не задался с раннего утра. Кажется, Тори что-то натворил, хотя вариантов было всего два - погрыз или поджог, а может и то и другое... Во всяком случае, поднялся невообразимый гвалт, который разбудил тигру в то время, когда она предпочитала видеть сны, даже если это кошмары. Раннее утро она вообще считала своим личным временем, на которое никто не имеет права посягать. Посему, Тигра сидела у себя в комнате все утро, до официального подъема, слушала музыку и тихонько злорадствовала над жертвой озорного щенка. Тот факт, что виновник гвалта именно Тори, нисколько ее не смущал - Тигра его обожала. И, помимо прочего, это вносило хоть какое-то разнообразие в умиротворенность дворцовой жизни. Хотя, конечно, самое интересное оживление и радость дарил Тигре Локи - ее Маленький принц, повелитель Тигриного сердца. Девушке очень трудно было быть с ним строгой, даже, когда это требовалось. Точнее, у нее это никогда не получалось и даже не приходило в голову.
Ас сидела на полу, по середине комнаты и пробовала на практике новую иллюзию, когда ее одиночество прервал стук в дверь.
- Уничтожить? - услужливо поинтересовался далек? Оба, заранее, знали ответ и все же он не ленился всем предлагать немедленное уничтожение, не теряя надежды, что дождется, своего счастья. С момента их первого знакомства, он стал несколько смирнее и послушнее, быстро сообразив, от кого зависим, но иногда он пропадал и Тигра подозревала, что его угоняет Локи - единственный, кто мог бы еще покорить этого упрямца и обладал магией, для поддержания его энергии.
Тигра полагала, что стучит кто-то из пострадавших, прося урезонить щенка или помочь устранить последствия его игр.  Все знали Тигру, как девушку добрую и отзывчивую, редко видя ее в гневе, скорее зная о нем по слухам и, конечно же не веря в них. Сейчас у смертных были все шансы увидеть раздражение Тигры наглядно, ибо она была не в лучшем настроении и иллюзия, которую она так старательно плела, никак не хотела поддаваться. Однако, дверь открылась раньше, чем Тигра решила промолчать, сделав вид, что ее нет.
- Генерал!? - Ас мгновенно вытянулась по струнке смирно, в долю мгновения вспомнив все дисциплины, по которым так скучала накануне. Она не знала, где он был, но полагала, что выполняет какие-то поручения. И вот он здесь - стоит прямо перед ней, такой резко не вписывающийся в дворцовую атмосферу и этим абсолютно восхитительный. Дисциплинированности Тигры хватило не на долго, через мгновенье она уже повисла у Генерала на шее, сообщая, как рада его видеть целым и невредимым и вообще. Девушка была полна вопросов, но оказалось, что у Джеймса их ничуть не меньше, и что бы показать все изменения наглядно, Тигра предложила прогуляться по Роско-Стрит и рассказать обо всем в живой обстановке.

Вероятно, приезжая черт знает куда, не запасшись перед тем должным образом – десятком гениальных планов, но имея при себе одну лишь идею – Рики не рассчитывала на скорый успех своего безумного предприятия. Она, правда, весьма надеялась на оный, как и свойственно всегда было ее бездумному существу... однако ж, среди вероятных и планирующихся к обязательному и сиюминутному претворению в жизнь планов не было того, который мог бы со стопроцентной вероятностью осчастливить и ее саму, и предполагаемого «папашу», коий на кандидатуру эту подходил вполне, хотя и совсем не из-за кровного родства. Что поделать… от аферы своей, в высшей степени нелогичной, могущей принести ей и смерть, и нечто куда более худшее, Рики отказываться не хотела, и, если вы полагаете, что благодатные мысли о безумности ее задумки сумел ввести в голову – недружелюбный и чужой город, похожий более на огромное и беспрестанно зудящее сотнями и сотнями тысяч людских ос – гнездо – вы, пожалуй, ошибетесь, ибо она не просто не убоялась его размеров и насупленного неприятия наглецов, смеющих соваться бездумно в самое сердце мегаполисов, но и подумала, что это – именно то, что ей нужно. На самом деле, Рики едва-едва успела прибыть на место да расположиться в небольшой гостинице, комнату в коей сняла за пару дней до вылета, созвониться с Шерил, намеренно не изъявляющей признаков беспокойства за свою ненормальную подопечную, и пройтись по городу в бесцельных поисках притаившейся где-то за углом Великой Удачи. На что рассчитывала наглая девица – непонятно. Уж не думала ли она, что сам Генерал внезапно выскочит на нее, предоставляя счастливую возможность воспользоваться сей великолепной случайностью в собственных целях? Ну, надо думать, все-таки нет. Вероятно, таким образом ей просто легче думалось. Или же Рики просто хотелось влиться в незнакомую реальность, коя захватила ее мгновенно, хотя и показалась совершенно отличной от той, что привыкла она видеть постоянно, с коей привыкла сосуществовать в гармонии и общаться на «ты». Нью-Йорк – беспокойная махина, целиком созданная людьми в безумном единстве бетона, железа, стекла и дизайнерских шмоток. Возможно, летом все это дело блестело, яркое до невозможности – пламенно и ослепляюще – плавилось и жарилось, однако, сейчас, зимой, каблуки модниц на разогретом и мягком асфальте, ныне хладном и скользком, не выдавливали диковинных дырочек, а город дышал лишь прохладным воздухом, в коем чуялись Рики знакомые нотки разлагающегося, но все еще живущего, прячущегося за стекольной мишурой, блеском и смогом, существа, вольного принять и отвергнуть ее, присматривающегося к ней с недовольным интересом мачехи, которой сама Рики сил в лицо улыбаться не находит, и лишь ищет, ищет нечто, что было бы для нее шансом, не на избавление уже, а лишь на будущее. На взгляд самой Рики, не бывшей частью этого мира до того, как он потерпел глобальные изменения, все было также, как и обычно, ровно так, как она себе это «все» и представляла. И дело заключалось не в том, как она восприняла новый город. Все было лишь в том, что она не видела его ранее, как успешно махнула рукой и на факт того, что, вероятно, изменения, произошедшие в нем, непосредственно могут затронуть ее саму. Но, в конце концов, она приехала сюда не затем, чтобы сидеть сиднем на одном месте… да и холодновато как-то, на месте-то сидеть. Оставшаяся, наконец, в гордом одиночестве, она, не умеющая позаботиться о себе и до ужаса непрактичная, глянув лишь на то, что за окном светит солнце, выскочила из гостиницы в зимнюю нью-йоркскую прохладу катастрофически… раздетая. Ну, как… не прямо-таки «раздетая», но одетая лишь в чертовы рваные джинсы, сапожки, да кожаную куртку, накинутую по глупости на тонкую кофту. Ох, если бы Шерил увидала ее, она бы отвесила ей подзатыльник, это точно. Естественно, сразу стало как-то холодновато. Это неприятное «как-то» окончательно гиперболизировалось, разрослось и противно захихикало через полчаса пеших прогулок, когда ноги еще не ноют, но, как видно, только из-за того, что уже онемели, а нос покраснел до состояния новогодней лампочки. Еще десять минут – и выпитая некоторым временем ранее чашка горячего кофе сдала позиции окончательно, после чего свалила вместе с благодатным, хотя и, прямо скажем, небольшим теплом прочь из бренного тельца светловолосой идиотки. И вот она уже, переминаясь на месте, как страдающий недержанием неврастеник, вертит головой в поисках новой порции чего-нибудь горячего. Или горячительного. Но ни того, ни другого она не нашла ни в раз первый, ни следующий, что, надо думать, огорчило ее весьма, раз уж она, тихо матерясь себе под нос, сваливает под землю, едва завидев первый попавшийся спуск в метро с привалившимся к перилам потрепанным байком, который от досады она пинает, после чего, опомнившись, ретируется как можно скорее. Вернее, пытается. Неудачно, разумеется, ибо уже на второй ступеньке Рики контроль над ситуацией теряет: (очевидно, оные ступени специально обученные солдаты Локи предварительно натирали чем-то очень скользким) и, конечно же, падает, поскользнувшись и проехавшись до самого конца полированной поверхности, с которой  сверзилась на несколько ступенек вниз, подбросив ноги и гулко треснувшись башкой о вышеозначенные перила. Вот он, божественный подзатыльник…
В первые несколько секунд у Рики в голове чарующая пустота, заполняемая постепенно звоном, переходящим медленно в тупую боль как внутри черепной коробки, где по идее божией должен был быть мозг, так и снаружи: размеренной пульсацией крови в медленно наливающейся прямо на темечке шишке. А ведь еще и звуки – такие тихие, такие мягкие и пушистые, пробивающиеся как сквозь ватное одеяло… жаль, что состояние это потрясающе недолго. Через пару секунд после падения ошалелой девчонке помогают подняться, ставят ее на ноги и советуют обратиться к врачу: потрясающая для подобного города дружелюбность. Опомнившись, она пьяно высвобождает свой локоть у заботливого мужчинки, чье лицо почему-то неприятно расплывается, и заплетающимся языком заверяет его, что все «прс-с-то замечательно». Он пожимает плечами и спешит ретироваться, уже, однако, с чистой совестью, а Рики так и остается стоять, неуверенно пошатываясь, потирая затылок и бездумно скользя глазами по людям, спускающимся в подземку. О-о-пс – и она удивленно распахивает глаза, так как видит, что прямо в пяти метрах от нее проходит… некто. Причем, «некто» - очень знакомый, выловленный из толпы лишь волею удачи и интуиции. Опомнившись, она испускает хриплый, но тоненький возглас и кидается вслед за ним, обнаружив, правда, что возымела неслыханную «радость» сломать каблук, а затем уже – прихрамывая и, если удавалось, припрыгивая на одной ноге, поминая притом крепким словцом и тех, кто придумал каблуки, и тех, кто изобрел ступени. Ушибленная голова варит «исправно», а потому Рики свято убеждена в том, что видела не «левого» мужчину, а именно цель своего путешествия. Никакой логики, никакого здравого смысла. Потрясающие создания, эти женщины…

* * *

Но, надо сказать, ей действительно повезло. Повезло не просто расшибить себе голову (кажется, до крови) о перила нью-йоркского метрополитена, но и, чудом встав, узнав лишь по профилю – вернее, приняв желаемое за действительное, но попав почему-то в точку – обнаружить своего якобы отца. Ударенному мозгу труда связать выстроенный Рики образ с реальностью не составило, тем паче, что его «ударенность» лишь поспособствовала полному штилю среди сомнений. Казалось бы, на кой черт Генералу темного Бога ездить на метро?.. Но Рики было уже не остановить. Потирая свое многострадальное и ежедневно сотрясаемое падениями тело там, где соприкоснулось оно со ступенями (а значит, везде, докуда она может дотянуться), прихрамывая на носочках и держа отломанный окончательно каблук в лапке, она несется, гордая, как орлица и неудержимая, как крейсер «Аврора», пробиваясь сквозь людскую толпу – с шумом в голове и огнем в глазах – следом за своим счастливым билетом. А вы как думали? Не сидеть же ей на месте, право! Пока же поезд еще не пришел, она вытребывает у субтильного и челкастого подростка – жвачку – к ярому его удивлению. Так, она прилепляет каблук наместо, скрепив его с сапогом шаткий союз оной жвачкой, спешно разжеванной - впрочем, скорее для виду, нежели чтобы реально облегчить себе перемещение. А после этого – следом за «papa(фр.папа)», даже не глянув, с какой станции и – предположительно – куда он направляется…
Словом, через некоторое время (а следовала за своим «провожатым» Рики, как сталкерша, но совершенно бездумно) ей остается только присвистнуть, а затем – захныкать и потопать ножкой. Этот гад, успешно миновав охрану, скрылся в проходе меж их полированными лбами с такой легкой непринужденностью, что сама его преследовательница сумела только закатить глаза и попросить небеса о всего одном одолжении. Наверное, потому, что мозг у нее недавно был ушиблен, Рики танцующей (или штормящей) походкой направляется к угрюмо пялящимся куда-то в бесконечное пространство стражам. Состроив невозмутимую мину, она пытается, как ни в чем не бывало, протиснуться между ними. Безрезультатно.
- Куда? – хмуро вопрошает ее один из охранников. Рики отвечает ему белозубой улыбочкой, но вовремя спохватывается и меняет мину на возмущенную.
- Пройти дай, - приказывает она, вновь возобновляя свой напор, хотя и вновь – без видимых результатов.
- Не положено, - со вздохом объясняет несчастной мошеннице второй лоб. Она вытаращивается на него в праведном возмущении.
- Его вы пропустили! Вот к нему-то мне и нужно! У меня, может быть, важное дело!
- К кому? – притворно удивляется первый.
- К тому! – и Рики, к собственному концу, взмахивает рукой в сторону двери. Правда, получается как-то кособоко, ибо она, разумеется, сим жестом заезжает прямо в нос одному из блюстителей порядка. Удар оказывается несильным, но, по всей видимости, ощутимым для гордости; несколько секунд мужик сопит, сжимая-разжимая кулаки под скорбным взором собственного товарища. Рики отшатывается, жвачка от такого грубого обращения перестает исполнять свою обязанность, и каблук вновь ломается. А вот девчушка - падает. Пока несправедливо обиженный бугай старательно осмысливает нанесенное ему оскорбление, второй со вздохом ставит девчонку на ноги, приподняв ее за шиворот. Вновь оказавшись на устойчивой поверхности, она качает головой, возвращая назад замусоленный воротник своей курточки, и глубокомысленно изрекает: - Это попахивает членовредительством. Ша, троглодиты, иначе я позову СВОЮ охрану, - и она торжествующе улыбается, после чего резко оборачивается, делая страшные глаза, - Ага, вон они! – «гордость Армии» устремляет взоры за спину Рики, пока она, аки международная шпионка, протискивается между их массивными тушами, позабыв про каблук и сразу же бросаясь прочь, в первую же попавшуюся дверь. Опомнившись, братья-дуболомы кидаются за нею: надо сказать, зрелище комичное. Кое-как, но зело резво прихрамывающая на одном каблуке девчонка неопределенного возраста, а за ней – два деятельных, но не отягощенных умом и сообразительностью бугая. Под конец оной нарушительнице общественного порядка удается вторгнуться в святая святых (видимо, она всего лишь хотела оторваться от преследователей, однако, путь выбрала верный), но удача обращает свой светлый лик не только на нее: еще один рывок, и Рики хватают под белы ручки, да так и волокут к узревшему всю эту скорбную картину генералу, непрерывно оправдываясь, на что задержанная, выворачиваясь ужом, во всеуслышание объявляет:
- Гнусные инсин… инсун… инс… тьфу! Гнусная ложь! Не было такого! Пусти, блаженный, я говорить буду! – когда же она слышит слово «бить», очевидно, вырвав его из контекста и уловив лишь смысл грозящего наказания, Рики возмущенно распахивает клювик, - Я те побью, дубина! Я те сама ка-а-к побью! Пусти, кому говорят! – и с этими словами девица ударяет его мыском сапога чуть пониже колена, хотя целилась, видимо, выше. Бедняга воет дурным голосом. Второй кидается к нему на помощь, и в общей суматохе выпущенная девка, деятельно отпихнув их со своего пути, вся помятая, но истово стремящаяся возвратив утерянное достоинство, пробивается к генералу, - Я тут… да уберите, ради всего святого, своих костоломов. Они мне каблук сломали… а, может, и еще чего, я пока не разберу... от шока, - и она, трагически хлюпнув носом, обличающе тыкает пальцем в опомнившихся ребят. Мутные ее глазки закатываются – кажется, тонкий душевный строй все-таки не выдержал такого наглого посягательства на честь, достоинство и здоровье – и Рики застывает изваянием поруганной девичьей гордости, патетичная, как памятник многострадальному народу Земли, стонущему под пятой рогатого узурпатора…

Если тут было кресло, Тигра бы непременно на него уселась, что бы с большим комфортом наблюдать разыгрывающееся перед ней представление. И ходить далеко не надо и билеты не нужны. Подарок судьбы - не больше не меньше. Не хватало еще чашечки кофе, для полного счастья. Ну, или чаю, хотя бы. Ас не торопилась вмешиваться и с самого начала напустила вид суровый и серьезный, только глаза смеялись, даже не так - хохотали. Хотя определить настроение Тигры наверняка мог только тот, кто ее хорошо знал и девушка видела, что Джеймс все прекрасно видит, но сам он держался куда более сурово. Тигра вспомнила, как сама впервые пришла в армию, свою первую встречу с Генералом Джеймсом Нортом, их первые уроки.
Девчушку Тигра отметила, как в некоторой степени бОрзую, не лишенную чувства юмора и способную адаптироваться в неблагоприятных условиях. Также, ас отметила ее, как недурную актрису, с любопытством наблюдая весть спектакль, который девчушка так старательно разыграла перед ними, ее внезапные превращения от чрезвычайно уверенной в себе нахалки, до несчастно хлопающей ресницами робкой скромницы. Вся информация, которую выгрузила Рики, Тигре не говорила ни о чем, но не Джеймсу, это она видела по его реакции. Однако, на последних словах, ас поняла, на что намекает маленькая мисс и чуть не сложилась пополам, от охватившего ее приступа веселья, однако сдержалась и даже умудрилась остаться относительно серьезной, дабы не скомпрометировать товарища. Судя по всему, дело сие, можно было отнести к семейным. Что Тигру восхитило в этой смертной, так это ее упорство в достижении цели, кем бы она не была - ас любила сильных и находчивых, не лишенных чувства юмора людей.
И, пока, разговор не вошел в полную силу, она решила таки вмешаться, точнее, немного его задержать, дав и генералу с мыслями собраться, помимо прочего.
- Ребята! - Подала голос девушка, - Я предлагаю переместиться в место более спокойное, для... эээ, столь деликатных разговоров. Не гоже простым смертным выслушивать чужие дела.
Тигра не забыла о проблеме Рики, со сломанным каблуком, а значит и с неудобством ходьбы и потому, решив свершить доброжелательный жест, Тигра попросила дать ей уцелевшую туфлю и, не моргнув глазом, сломала и второй каблук, вернув обувь обратно. При наличии сломанного, она могла бы его прицепить на место, без всякого клея, но не идти же его искать, в самом деле...
- Ну вот. Так будет куда удобнее ходить. Во всяком случае, я избавила тебя от возможности в очередной раз протестировать твердость полов. А там, - Тигра бросила мимолетный взгляд на Генерала, - видно будет, что делать с этим и с тобой.

Итак, мгновения сыпятся мелким крошевом, а Рики – ожидает, собрав в кучку все имеющееся у нее терпение, или, если быть точными, его подобие, не обеспечивающее спокойствие, но помогающее показать: «Я вежлива. Я жду». Если же признаться, в собственных фантазиях она представляла все несколько иначе. Ну, во всяком случае, в голову ее, если говорить совсем уж честно, отнюдь не эти угрюмые сценки рождались, ибо те были вдохновляющим на подвиги, беспокойным, как она сама, хороводом: вереницей вспышек ночных Нью-Йоркских огней и разноцветным вихрем дизайнерской одежды, льнущей к телу, как вторая кожа, более, правда, совершенная и приятная ей самой. Не это родилось обильно в ее сознании в то время, как протирала она свою задницу на жестком сидении по дороге к «Большому Городу» и, соответственно, к драгоценному своему «отцу», с коим и ввязывала большие, полные оптимизма надежды. Говоря по существу, она не была столь глупа для того, чтобы, падая и погружаясь полностью в свои сладостные и тщательно взращиваемые надежды на лучшее будущее, она искренне верила в воображаемое, однако, за некоторое, пусть и недолгое время они, фантазии, успели стать неотъемлемой частью ее жизни, ее привычкой -приятной, надо сказать – ее бичом и главной ошибкой. Впрочем, сейчас она приходится Рики к месту. Не будучи великолепным психологом, она толком не может понять, какие именно мысли терзают генеральскую голову. Рики смутно представляет себе, что он и должен был отреагировать как-то так, однако, почти полное отсутствие какой-либо реакции – даже отрицания! – выбивает ее из колеи и свербит нетерпением под кожей раздражением. Оно в свою очередь готовится развязать язык, и тогда уже всей операции наступит полный конец. Несколько раздосадованная этими мыслями, она, как обычно без каких-либо мыслей, прикусывает щеку изнутри, да силу не рассчитывает и прокусывает сначала ее, а затем и – немного – язык, из-за чего тихонько хнычет, прижимая руку ко рту. Интересно, принимают ли наблюдающие за нею взрослые, что это все та же неудачливость, что повергала ее ранее – причем, неоднократно – а вовсе не первые признаки стремительно приближающейся истерики?.. В любом случае, через пелену набежавших от неприятной боли слез, с перекошенным лицом, Рики смутно различает, как генерал меняет в лице, кажется, поняв, в чем именно состоит дело, с коим приперся к нему подарочек восемнадцатилетней давности – от старой любовницы. Это понимание, надо думать, радует его не слишком, или, возможно, она пока еще излишне неожиданно. И все же, выражение его лица Рики не нравится. Подумаешь, шок! Какой может быть шок? К нему же ребенок приехал, кровиночка! Цветок, прости его Господи, жизни… кактус, конечно, но да неприхотливый: знай себе поливай стабильно, а там и разговоры по душам, любовь и забота нужны не слишком. Увы, счастье наличия под боком столь очаровательной, пускай, чуток и колючей, но прехорошенькой доченьки, папаша пока еще осознает не до конца, и Рики надеется, что ему на это всего лишь нужно чуть больше времени. Скажем, еще несколько минут. Но уже то, что он вполне постиг смысл несколько бессвязных речей явившегося к нему ребенка было бы для нее замечательным поводом порадоваться – еще бы, первая маленькая победа – если бы она о том задумалась хоть на секунду. Но в Рики до сих пор жив еще тот самый юродивый червяк подросткового максимализма, активно насаждающий в не умудренной опытом головке святые истины, пишущие жизнь «такой, как она есть», как, скажем: «Все должно происходить прямо так и сразу» - так что о малейших продвижениях в своем положении она не думает, и ждет, когда удача бухнется на нее сразу огромным комом. Впрочем, когда через пелену слез в размытое восприятие вторгается малейшее изменение генеральского лица, Рики реагирует мгновенно – благо, этому ее максимализм не препятствует – и вытягивается, как гончая, взявшая след. Она деловито вытирает слезы, дабы узреть четко то, что до нее пытаются, с трудом, конечно, донести. Очевидно, сам мыслительный процесс дается несчастному с огромным трудом, а потому она не торопит его, но ожидает хоть каких-то слов, как глубоко верующая – второго пришествия. На секунду Рики даже кажется, что ее батюшка страстно хочет что-то выдавить сквозь шок: она подается вперед с самым заинтересованным и участливым выражением на лице, и замирает.
Ну, же, родненький, давай… первое слово, давай: папа, мама, Рики!
Она раскрывает рот одновременно с генералом и, кажется, даже что-то ободряюще кряхтит ему, но… даже неразборчивое мычание обрывается, и вместо чего-то, что могло бы нести в себе хоть зачатки смысла у бедняги выходит глубокомысленное «А яаа», чему она, конечно же, не слишком рада. Несостоявшийся Диоген захлопывает рот, как и Рики – одновременно с ним. Прикусив таким образом щеку еще раз, она тихо подвывает, потешно пошатываясь на своей надломленной верхотуре из одного-единственного каблука. Но то ли потому, что еще не родившуюся фразу оборвали, то ли потому, что Рики стало его жалко, она никого не торопит. Помнится, Шерил как-то заявила ей, что мужчины – те же дети. Ныне в этом она уверилась окончательно, так что теперь лишь погладывает на генеральскую спутницу, так не вовремя влезшую со своим добродушным предложением. Вот ведь, удружила! Теперь тщательно окучиваемый объект и вовсе заткнулся, а ей, Рики, еще и про помощь что-то говорят, сапог просят. Нате, тетенька, нюхайте… жалко ей, что ли? – и даже минутного проблеска понимания в голубых глазках не видится. Когда же до нее доходит смысл сего действа, Рики смотрит на помощницу с нескрываемым ужасом. Что она делает? Каблук?! Каблук! Ее Каблук! Но все, что она успевает выдавить, оказывается:
- Н-н-е-е-т, не стоит… - раздается громкий треск, и Рики подвывает снова, после чего принимает свой изуродованный сапог, ополовиненный ровно также, как и его брат. Побаюкав его на руках, она обувается… и тут же проваливается куда-то назад, мысленно проклиная всех тех, кто решает оказать ей бескорыстную помощь и судорожно хватая пальцами воздух в попытках найти единый лишь устойчивый островок во внезапно ставшем зыбком мире. Но вот пятки ее касаются пола, Рики покачивается, как бы в раздумьях: «Падать иль нет?», но выбор делает верный, и устанавливается, хотя становится даже внешне – еще более неуклюжей и до смешного жалкой. Ничего не говоря, она смотрит сначала на девицу – с тупой укоризной (Пошто-о?!) – а затем на свои сапоги, но уже с той тоской, с коей мать смотрит на фото погибшего ребенка. Ох, не было бы тут погруженного в свои мысли Норта, она бы высказала этой доброхотке все, что о ней доумает. Но рядом генерал, и Рики лишь остается театрально возвести очи к небу, вопрошая: «За что это мне?», и засим попытаться отправиться следом за уже удаляющейся парочкой. Попытка передвигаться самостоятельно, не утратив достоинства, с треском проваливается. Шаг, шаг, другой… она переваливается из стороны в сторону, будто на ходулях или будучи превращенной на неопределенное время – в пингвина, обутого ко всему прочему в уродливую футуристическую обувку. Ну, спасибо… за модернизацию. Лишь только – волею небес – догнав своих нечаянных спутников, она, пробурчав нечто неразборчивое по поводу «Верните мне мой каблук», цепляется к генералу, решив состроить из себя настоящую дочурку, да к тому же и облегчить себе перемещение в пространстве. Вот она и льнет к нему костлявым херувимчиком, даже не запоминая дороги. Ну, не убивать же ее, право слово, ведут. Нет ведь? Подумаешь, ворвалась на территорию армейцев, куда ей, разумеется, ход был бы заказан, если б не природная наглость, которая путь открывает куда угодно…

А тем временем папаша, кажется, нервничает. Это что, послеродовая депрессия? Ох, кажется, не туда ее понесло. Но как иначе Рики может трактовать беспокойно бегающие глазки? К тому времени, как их небольшая, но зело важная процессия достигает искомой комнаты, девчонка вид принимает надутый: в большей степени из-за того, что ноги у нее уже отказывают и вихляют из стороны в сторону, что сказывается и на том, на ком она повисает, стоит только ей понять, что путь окончен, мертвым грузом. Часть крайнего неудовольствия жизнью сходит с ее лица, стоит только обнаружиться стулу, кой Рики и занимает сразу же. Одновременно с тем, как замок на двери щелкает, возвещая, что путь назад закрыт. Заметив это, маленькая мошенница как-то сразу изменяется в лице, подтягивает ножки-спички друг к другу и вытягивается на неудобном стуле, совсем как лучшая выпускница Школы Благородных Девиц: лик благообразен, деяния и помыслы чисты, нимб слепит взор. Как такое чудо допрашивать-то?.. Впрочем, в собственном обаянии она уже начинает сомневаться. Дверь заперли, каблуки обломали… неужели, для того, чтоб не убежала? Да, это хитро: в таких черевичках в Лондонском марафоне первенство не взять. Унюхав (или надумав) первые признаки приближающегося Апокалипсиса, Рики на вопрос отвечает благим писком:
- Девятнадцатого июня, - а глаза – честные-е-е… впрочем, она тут же и вздыхает облегченно, так как следующий вопрос не кажется ей столь каверзным, так что Рики, расслабляясь, пожимает плечами, а затем говорит: - Когда я звонила ей, все было нормально. Кажется, она готовила лазанью, - а еще она назвала свою подопечную ненормальной. Этак по-отечески. Но об этом Рики решает умолчать, понадеявшись лишь на то, что за некоторые отступления от истины на «допросе» ее не упекут в каталажку сразу, и – чуть что - она сможет провопить свое оправдательное «Обозналася!».

Тигра наблюдала. сидела в стороне, не вмешиваясь, но и не пропуская не единой детали. Она не могла не заметить, что девчушка сразу же прониклась к ней неприязненными чувствами. Для аса это было в новинку, потому что ладить она привыкла абсолютно со всеми. Даже с противниками у нее не было открыто враждебных отношений, если только они не задевали за живое, намеренно посягая на тех, кого она любила. Тигра воевала без сжигающей душу ненависти, но это не делало ее менее опасной. Поэтому, столь явная и с первого взгляда возникшая антипатия девочки не расстроила ее, а заинтриговала. Ас решила не торопить события и не спешить с выкуриванием "трубки мира", а изучить сей феномен и все с ним связанное. Ее эта ситуация попросту забавляла. Сама же ас тоже не воспылала к Рики любовью, испытывая к странной пришелице чисто кошачью подозрительность и недоверие. Можно было сказать, что они нашли друг друга. Только, как-то неправильно нашли.
Внимательная Тигра не могла не заметить смятения подростка, но этому, конечно же, могло найтись множество причин. Например, она тоже увидела отца впервые, будучи уже взрослой. Плюс обстановка вокруг, чужой город, ранг Генерала, отца то есть... Конечно же, все это могло смутить девочку. Тигра не могла только понять заминку со словом - мама. Такое простое, такое родное - оно должно соскальзывать с языка, а не искать за что зацепиться, словно боясь быть услышанным. Тут идей у Тигры не нашлось. Но, если Джеймс ее признает, значит между ним и Шерил были теплые отношения, но потом что-то их развело по разным дорогам... Это тоже могло объяснять дискомфорт отношений. Во всяком случае, если по прошествии стольких лет женщина не забыла мужчину и рассказала о нем дочери, значит оно того стоило. А ребенок - он не виноват. Девочке нужно будущее. В новом мире - новое будущее. Тигра, глядя на подозрительность Рики к колбасе, как будто та была уличена в коварных умыслах и лишь прикидывалась бутербродом, присоединилась к компании, взяв и себе один.
- А тут ты где устроилась? - поинтересовалась Тигра у девочки, - Или только сегодня приехала? Мама твоя, знает вообще, где ты? Тигра не могла не задать этот вопрос, потому что Рики не выглядела собранной в дорогу любящей матерью, скорее, можно было подумать, что она сбежала из дома. Это могло бы объяснить и ее поведение и отсутствие всевозможных мелочей, вроде тех же фотографий. Ведь люди так любят фотографироваться, а тут последнее фото, сделанное далеко не вчера. В такие моменты Тигра думала, что совершенно не понимает смертных.
А Джеймс... Тигра пыталась понять, рад он этой встрече, в целом, или нет. Конечно, он мог без проблем определить девочку на обучение, обеспечить жильем и не встречаться с ней, кроме случаев необходимости. Но поступит ли он так? Или признает полностью и примет к сердцу? Тогда для него откроется целый мир - душа этого строптивого дитя, чье сердце нужно покорить и раскрыть для себя. Кто знает, может она совсем другая, на самом деле и даже не знает об этом, в силу слржившихся обстоятельств? Тигра тоже этого не знала. Бойкая девчушка ей не нравилась и казалась подозрительной, только вот придраться было не к чему. Тигра полагала, что Генерал ее признает полностью. Но, ох, как не просто ему будет... А еще, в Новом мире репутация имела не последнее значение и Тигра не забывала этого. Сей маленький факт усложнял положение Генерала Норта и требовал наиболее ответственного решения. Сидя рядом с ним, словно группа поддержки в одном лице, ас пристально посматривала на Рики своим пытливым взглядом, словно надеясь прочитать все ее мотивы одним только взглядом. Но улыбалась дружелюбно и вела себя совершенно не враждебно.

Следует, вероятно, порадоваться тому, что она действительно умеет подстраиваться, из-за чего и – вероятно, в этом уже виноваты глупость и невнимательность – не почувствовала секундного промедления. Мироздание зловеще замолкает, ожидая эффектного разрушения всех ее планов и немедленного разоблачения, но сама Рики, в это время совершенно спокойно мелющая знакомую и почти не замешанную на лжи чепуху, даже на секунду не задумывается над тем, что все вот-вот пойдет прахом. Не стоит осуждать ее за такую преступную невнимательность: в конце концов, момент приближения к ней краха был незаметен и ненавязчив в своей пугающей неясности; он замаячил где-то вне ее понимания, чего сама Рики, разумеется, заметить не могла. А если бы она и заметила, то, вероятно, решила б, что взрослые – во всяком случае, те, что имеют честь сидеть перед нею и выспрашивать бесполезную, по сути своей, информацию -  на редкость занимательны своим расчудесным умением все объяснять самим себе вместо того, чтобы пораскинуть мозгами. Впрочем, далеко не ей следовало бы обвинять их в  пренебрежении деталями. В конце концов, Рики, как видно, возгордившаяся первым успехом, поплевав хорошенько на хрупкую твердыню его мимолетности, не потрудилась даже заметить своего прокола; столь уверенная в его невозможности, она и допустить не могла, что на такой мелочи можно споткнуться и сломать себе шею. Не столь тупа мартышка, чтоб поскользнуться на банановой кожуре – во всяком случае, она сама так полагает. Рики же – обезьянка умненькая, несколько несправедливо и горделиво считающая себя не только «дрессированной», но и достаточно способной для того, чтобы не беспокоиться о мелочах. Впрочем, должно быть, такое пренебрежение только сыграло ей на руку: если б осознавшая близость провала и собственное тупоумие девчонка напряглась – пусть даже на секунду – это непременно было бы подмечено забеспокоившимися и заподозрившими неладное взрослыми. А это уже – при самых оптимистичных прогнозах, разумеется – было бы чревато ненужными объяснениями и связанными с ними подозрениями. Нет сомнений, что она и в этом бы случае почти наверняка смогла бы выпутаться, однако лишних телодвижений, кроме как вновь воровато стянуть с тарелки лакомый кусочек и невинно, не подозревая о тягостных размышлениях Фортуны, продолжить светский допрос, Рики совершать не хотелось бы. Впрочем, еще более ей не хотелось бы отвечать на «глупые» с ее точки зрения и справедливые – с нашей – вопросы. Вот почему во взгляде ее, направленном на Тигру, сквозит неприкрытый оттенок «Да ладно?» вместе с желанием тут же, не прожевав толком кусок, с набитым ртом заявить что-то вроде: «Это же элементарно, Ватсон». И вот – мудрый, пытливый взгляд, под которым, кажется, любой здравомыслящий человек поспешит съежиться, встречается со скептическим и почему-то вовсе лишенным даже малейших признаков тревоги. Затем лишь, прожевав, Рики вздыхает, что прозрачно намекает на вымотавшую ее необходимость объяснять все детали – выглядит это забавно – и послушно заявляет:
- Устроилась, теть, устроилась, - по интонации можно понять, что из нее вместо «тети» так и рвется «бабуся», но – в этом есть заслуга генеральского надзора – вовремя передумывает и благоразумно смягчается. Ей, разумеется, невдомек, что наглая, пробивная, пробивающая притом стены и пол носом девчушка вполне может вызвать беспокойство со стороны тех, у кого уровень интеллекта колеблется повыше ее собственного. Впрочем, Рики для измерения окружающего мира использует иные единицы, а уж в сообразительности и активности, кои неоспоримы, это беспокойное творение даст фору и «тете», и «папе». Впрочем, раздумывает она скорее над тем, как бы получше ответить на поставленный вопрос, не выдав параллельно тот поток, что имеет место вертеться у нее на языке за плотно сжатым барьером зубов и поджатых губ. В конце концов, она взвешивает «за» и «против» - перевешивает механическая «муха», явно питающая к хозяйке светлые чувства, коих, увы, не пробуждает в ней бедная, невинная девочка – и с  ласковыми интонациями психиатра, ведущего светскую беседу с умалишенным, отвечает: - А она может не знать? Нет, серьезно, теть, если бы она обнаружила, что меня нет, и что я свалила аж в Нью-Йорк без ее ведома, она бы выследила меня где угодно – живой или мертвой – только для того, чтобы повторно меня убить, - и это, да видит бог, чистая правда, являющаяся – более того – для Рики святой и непреложной истиной, даже объяснять которую в некотором роде кощунству подобно, - Правда, я не самоубийца, - что, впрочем, по всем параметрам является ложью или попыткой убедить саму себя. Прибытие с претензиями  незнамо куда больше всего походит на акт затягивания петли. Готовящаяся к повешению девчушка вынесла на суд одного лишь человека вопрос «Бить или не бить по табуретке», и ей, разумеется, повезло уже потому, что мужчин Шерил выбирать умела.  Не успевает она опомниться или же сказать что-то поспешное, что окончательно убило бы всякую, пусть даже никчемную, надежду на счастливый исход, Генерал завершает партию собственным благородным поражением. Это, если судить по ее вытянувшемуся лицу, Рики удивляет. На простое «Я рад, что ты приехала» она не может найти достойного ответа и лишь неуверенно кривится в ответной улыбке. Предчувствует, что дальше все будет не столь благополучно? Да, действительно. Имеющий, по всей видимости, деятельный нрав и чувствующий одновременно с этим за явившееся к нему на поклон дитятко – ответственность – генерал начинает быстро выдавать список того, что кажется ему необходимым, а значит, и того, что вызывает у бедняжки неподдельный, мигом отражающийся на еще более вытянувшейся мордочке, ужас. Учителя? Охранники?! Может быть, завтра у него и вовсе появится желание отправить ее в частную школу?! Картины этого невеселого будущего представляются ей необычайно живо и красочно, что только усиливает шок и ускоряет выражение протеста. Несколько секунд Рики хватает воздух, как выкинутая на берег рыба, а затем тянется к чашке с чаем и осушает ее за два глотка.
- Н-н-но разве это не привлечет ко мне лишнего внимания? Охранник, учителя… я же маленькая скромная девочка, откуда у меня все это? – тараторит она, опомнившись, со скоростью пулемета, явно не желая дать возможности страшной советчице подкинуть вдохновившемуся Норту еще парочку гениальных идеек.